Разговор вёлся обо мне на кухне, и заметьте – без чая! Это сразу бросилось в глаза. Потому что без чая бабушка ни с кем не разговаривала. И, хотя меня выдворили из кухни, чтоб не мешался, я всё равно слышал под дверью, как бабушка сочувствовала учительнице:

     – Ох и намаешься с ним, сердешная.

     А учительница, поглаживая свои перчаточки, этак невозмутимо:

     – Не волнуйтесь, Анастасия Дмитриевна. Он у меня шелковый будет.

     Как бы не так! И я просунул в замочную скважину трубочку от железной ученической ручки и прямой наводкой стрельнул шариком из жеваной бумаги.

     Эту ручку мне подарила мама, чтоб я писал буквы. Но для чего же их писать? Они ведь есть у бабушки – деревянные, чтобы из них слова складывать. Она сама по ним выучилась и поговаривала: “Дай-бог и меня выучит”. Поэтому от железной ручки сперва потерялась вставка со стальным пером, похожим на головастика, а попозже, когда меня заставили писать буквы карандашом, потерялась и карандашная вставка. Таким образом, от бывшей ученической ручки осталась теперешняя трубочка, немного помятая с одной стороны, потому что я учил Бернара стрелять бумажными шариками, и он её нечаянно пожевал.

     Ах да! Вы же не знаете нашего Бернара. Так я вам сейчас расскажу. Это наш уникум. Бабушка делает из него сторожа, дядя тренирует носить домашние тапочки, мама обходит десятой дорогой, а умная тётя Эля гоняет его веником всюду, где захватит. Один я с ним дружу. У меня с ним эта... как её... сим-патия.

     Он такой большой и лохматый. А какой он смышленый!.. По словам дяди Ростислава, он приходится родственником на десятом киселе очень знаменитой породе за границей. В дядиной книжке есть такая же собака – как две капли похожая на него, в честь которой и прозвали его по-книжному, уважительно, Сэр Бернар.

     Только на Сэра он почему-то не откликается. А обратись к нему по-простому: – Бернар! – он сразу улыбается и машет красным хвостом.

     Вообще-то масть у Сэра не красная, а муругая. То есть рыжая в крапинку. Довольно редкая масть. У нас на улице дворняжек всяких, как собак нерезаных, но ни у одной такой масти нету. Я не вру, можете проверить. Приходите, убедитесь сами.

     Мы живем на Лукъяновской улице напротив кладбища. Это не то Лукъяновское кладбище, что на Лукъяновке. И вообще эта Лукъяновка не та.

     Насчет нашего кладбища бабушка мне поведала: оно старообрядное и на.и.древнейшее на Руси! Это ещё когда Русь была у нас, в Киеве. А открыли его во время когдатошней чумы. Но было это давно и бациллы с тех пор улетучились, так что теперь не опасно, что покойники заразятся. Хоронят там сейчас всех подряд с нашей улицы. Мой дед тоже там похоронен.

     По бабушкиным словам кладбище охраняется законом, а я знаю - что сторожем. И ходить туда вечером я вам не рекомендую: сторож спускает собак. А чтобы они никуда не разбежались, кладбище огорожено забором, да таким высоким, что не перелезешь. И нет в том заборе ни щелочки ни дырочки, и попасть на ту сторону можно не в любом месте. Даже собачьих лазеек не густо, по которым можно пробраться разведчиком по-пластунски.

     Но я вам открою секрет: в заборе есть тайный ход - подвижная доска возле акации напротив нашего дома. От неё, если внимательно присмотреться, видна тропинка по склону прямёхонько к нашим воротам. Это я её с Сэром Бернаром протоптал. Ведь мы ходим на кладбище, почитай, каждый день - ищем вещую могилу. Об этом я вам лично расскажу, когда придёте.

     Может статься, что вы не заметите ту тропинку, - всякое может быть. Так лучше я вам подскажу другие приметы, чтобы верно наш дом найти. Между нами говоря, на него тоже стоит поглядеть. Он релик.товый и пойдёт на свалку, по словам умной тёти, как по проекту.

     - Туда ему и дорога,- говорит она.

     Цифра на домовом указателе постоянная, шестьдесят третья, а вот номер нашей квартиры меняется. За мою бытность он вырос из восемнадцатой в двадцать третью. Не знаю даже почему. Наверное, дом полнеет. Так что вполне вероятно к тому времени, как вы надумаете прийти, он подрастет ещё больше. Поэтому ищите нашу квартиру не по табличке на двери, а по шелковице, что вымахала на углу дома и заходит ветками к нам на балкон.

     Я не вру, можете проверить. Шелковица и сейчас есть. Её хорошо с города видно, так как стоит она по эту сторону Глубочицкого яра, а всё остальное в Киеве - на другой стороне. Мне, например, видно с балкона Покровский монастырь, где мама работает в госпитале, и всякие купола золотые, что по всем горам понаставлены. Так почему бы оттуда нашу шелковицу не разглядеть? Да и балкон заодно. Только не надо путать: под нами есть ещё один балкон с ветками. А на первом этаже нет ни балкона ни шелковицы. Там один ствол.

     Бабушка показывала остатки - с пригоршню, припрятанные в сундуке, и божилась, что они из чистого золота. Только оно сомнительное какое-то - тусклое, вроде и не золотое. Я-то видел настоящее, оно блестит. Оно на зубах у нашей умной тёти. Хотя бабушка доказывала мне, что тётины зубы из её сундука. И надо думать, так оно и есть. Кстати бабушка посулила и мне золотую двухкопейку, когда у меня какой-нибудь зуб выпадет.

     Сперва я отмахнулся, - когда это будет. Но теперь вижу, что скоро. Нижний зуб уже шатается. Я подумываю, не пора ли его менять, чтобы во рту у меня блестело как у умной тёти. Я не вру, можете проверить. Заговорите с ней, сами увидите. Только упаси вас боже назвать её по-дворовому, Эля. Она у нас аристократка считается, но не так, как бабушка - не из бывших, а из теперешних, потому что заведует универсальным магазином и всё-всё знает. А уж какая она важная из-за этого - не приведи господи, как бабушка говорит.

     Поэтому советую подойти к ней на дипломатичной ноге, по-любезному значит, - Леонора. Тогда она заулыбается, и зубы окажутся на виду, так как они передние. По случаю и я вам покажу свой нижний, который шатается, и ту бабушкину двухкопейку, какая пойдёт на ремонт.

     - Если один зуб выпал, то остальные так и посыплются,- предостерегает бабушка.

     И с ней такое произошло. Все её зубы теперь фальшивые. И когда она вынимает их, чтобы они поплавали ночью в стакане с водой, во рту у неё становиться пусто, как было у Олежки, когда он ходил пешком под стол. Бабушка пугает, что и мне так будет, если не смотреть за зубами. И я смотрю сто раз на дню во все три зеркала, что трюмом называются, хотя в бабушкиных словах нисколечко не сомневаюсь. Ведь наша бабушка древняя и знает всё на свете. Даже помнит все наши три революции и всё, что было до того, когда она еще преподавала. Она заграничные языки знала и за каждый урок ей платили полкопеечки - те самые, что в сундуке теперь прячутся. Сперва их, конечно, много было, но постепенно бабушка их проела в эти самые революции.

     По правде говоря, не совсем понятно, как это монетки можно проесть, - прогрызть, что ли? Но раньше и не такое могло быть, бабушка всякое припоминала. Всё же она "долгая жительница", а родилась так вообще не в нашем веке, и рассказывала, что тогда было рабство.

     - Это, когда человека могут продать или обменять на что-то,- объясняла бабушка.

     - Вот здорово! Обменяли бы Олежку на новую кошёлку с крепкими ручками и не было бы хлопот.

     - Ну и дурень же ты!

     Если будете идти вечером, имейте в виду нашу лампочку - она не светит в этом самом домике-указателе. Поэтому ищите наш дом по липе. Это такое дерево с большущими ветками и такими громадными корнями, что они вылезли из-под земли и на них можно прилично посидеть, как на лавочке. Одна ветка корня очень длинная, похожая на гигантскую гусеницу с ножками. У неё на спине спокойно помещаются все бабушки нашего двора, когда наступает вечер и становится повадно вмешиваться в наши жмурки - навязывать свои правила, которые давно устарели.

     Посудите сами: по-ихнему тот, кто жмурит, должен завязывать глаза, а по-нашему он только к стеночке лицом становится и до десяти считает. Да и как же он потом искать будет - с завязанными-то глазами?.. Тут любой "тра-та-та за себя" сделает.

     Да, так насчет дерева вы не сомневайтесь. Пройти мимо него и не заметить - никак невозможно. Ежели такое случится, ну, например, вы задумались о шоколадном масле или о халве, а может у вас невзначай макуха завалялась в кармане, чтобы пожевать, - тогда другое дело. Тогда вы можете наше дерево проминуть. Тут никому не заказано, с каждым может случится. Так в этом случае спросите у любого лукъяновского с горы, аж до самой Олеговки, и вам подскажут без всяких, что дерево это стоит на краю кладбища, с той стороны, где нет каменной арки. Кладбище за нашей липой сразу кончается, а улица начинает спускаться на Старую Поляну к Чмелёву яру, который выходит на Глубочицу возле Соляной.

     Только не подумайте, что там водится соль. Соляная - название трамвайной остановки. Может быть раньше там соль и была, но теперь нету. Теперь там дрожжи. Целый дрожжевой завод. Напротив него уксусный цех, так что когда ветер с Чмелёвки, у нас на улице - полный букет. Я не вру, можете проверить. Но лучше поверьте на слово и идите с другой стороны, чтоб у вас не сложилось неприятное впечатление о нашей исторической местности. Стало быть, я подскажу вам, как попасть на Лукъяновку иначе.

     Перво-наперво направляйтесь к Житнему рынку, что в центре Подола под Замковой горой. Раньше там речка текла - Глубочица, и бабушка пересказывала, что в кои веки по ней ходили корабли. Сейчас по Глубочице ходят трамваи, разделяя Житний рынок напополам.

     Между ними, прямо меж трамвайных рельс, стоит ".олос" в облупившейся салатовой краске с отвалившейся буквой "К". Посторонний может не догадаться, когда прочтёт название, но я вам объясню: там пускают кино про Тарзана и про Бродягу.

     На "Бродягу" меня не пустили, сказали - тяжелый фильм. Можно подумать у нас лёгкие есть? Возможно где-то их полным полно, но у нас - раз, два и обчёлся. Кроме "Кортика" нечего смотреть.

     А Тарзан мне понравился, он двадцать серий жил в лесу и дружил со всеми животными в джунглях. Вы бы видели, как там рыкали тигры и топотали слоны, да так красноречиво, что даже не понять, отчего дрожат стулья в кинотеатре: то ли от рыка и топота, то ли от проезжающего рядом трамвая. В общем, от этого дрожания и упала первая буква кинотеатра и обронилось на крышу несколько зёрнышек из деревянного, как реклама, колоска.

     Букву ставят на место время от времени, а вот зёрнышки потерялись. И когда мы переходим с нижнего базара на верхний или с верхнего на нижний, то прекрасно видим, что колосок щербатый, - как наш Олежка, когда смеётся. А смеётся он всегда до упаду. Я не вру, можете проверить. Покажите ему палец - он обхохочется.

     Или вы не знакомы с Олежкой? Так это мой брат по умной тёте. Точнее по дяде. Умная тётя тут ни при чём. А дядя Ростислав - родной родственник моему папе, и его Олежка получается мой "двух-юродный" брат.

     Вообще-то это не ахти какая родня, да и сам Олежка, хоть и назван в честь вещего царя, но ни на какого царя не похож. А на вещего и подавно. Дядя мой тоже никакой не царь и вроде не князь, а какая-то большая шишка на заводе столовых приборов.

     Вы спросите, - откуда, мол, я знаю? - так он об этом сам рассказывает. Особенно по выходным, когда с утречка пропустит к завтраку стопочку из воскресной "четвертушки", поймает вилкой маринованный грибок, бегающий по тарелке, и вот тогда, задумчиво глядя на эту самую вилку с наколотым грибком, он важно так со мной заговорит:

     - А знаешь, племяшик, это я их покрываю.

     Но может случиться, что мой сигнал вы не заметите или посмотрите в не то окно. Поэтому лучше нам встретиться и обо всём условиться заранее. Я перечислю, где бываю и где вы сможете меня застать. Только не подумайте, что я назначу встречу на кладбище или где-нибудь в ярах. Я не маленький, я понимаю: туда дороги вам не найти. Поэтому встречаться будем в публичных местах. Я так думаю - на базаре. Лучшего места для встречи с точки зрения "ка.пирации" не найти. Вот только затрудняюсь, - на каком же базаре сподручней назначить нашу рандеву?

     Обычно мы ходим на Житний, он самый ближний. Но иной раз бабушка тащится в гору на Сенной рынок по длинной Вознесенской лестнице, где попрошайничают "христарадники". И будет вам известно, мимо них не так-то просто пройти, когда они голосят жалобно: "Пода-айте христаради". И тянут к вам трясущиеся руки.

     Этим явлением я интересовался в своё время:

     - Бабушка, что это с ними? Отчего у них такая трясучка? Может их сам бог за что-то наказал?

     - Не умничай,- шикала она на меня и доставала копейку из платочка, завязанного узлом вокруг монет. Всякий раз, вынимая денежку, она развязывала платочек, потом снова завязывала с присказками:

     - Дальше положишь - ближе возьмешь.

     И клала на самый низ плетеной кошёлки. А я удивлялся - почему нищие не уходят? Ведь теперь им было за что купить еду.

     Когда я обращался с этим вопросом к дяде Ростиславу, он посмеивался, дескать, попрошайки только с виду нищие, а сами водку пьют. Он застал в рюмочной одного хромого на обе ноги, и денег у него было столько, что дядя за один раз в глаза не видел.

     Бабушка этому не верила и мне не позволяла, а когда я пытался выяснить: - Где ж у того хромого деньги были? В костылях?!

     Она одергивала меня сердито:

     - Уймись, неугомонный! Спасу на тебя нет.

     И она права: на мне действительно ничего такого нет. Я не вру, можете проверить. Приходите и убедитесь хоть когда, а то и в субботу, когда у нас купальный день. Тогда я достаю свой кораблик за то время, пока мама напускает в балию воды, а бабушка стружит мыло на тёрке, как морковку.

     Кстати о морковке: скажу вам по-рецепту - от неё улучшается зрение. Начинаешь смотреть на всё другими глазами и даже видеть такое, чего раньше не замечал. А до чего же вкусный морковный сок! Вкуснее всякой водки! Я пью и не кривлюсь, а вот дядя кривится перед штурмом Берлина.

     Однажды я дал совет одному хромому на Вознесенской лестнице:

     - Купи себе морковку на бабушкины деньги.

     Он согласился: - Куплю, сынок.- И хохотнул.

     Только я ему не поверил, потому что перед тем как ответить, он глянул на бабушку, и она глазами подала ему знак. Поэтому в другой раз я бабушку опередил: схватил за рукав, когда она протягивала деньги нищенке.

     - Не давай. Она их всё равно пропьёт.

     Нищенка стрельнула на меня агатовыми, как у кролика, глазами и зашепелявила: "От гошка два вешка, а уше шмот".

     Бабушка тыкнула пятак в её грязную руку и потащила меня вверх по лестнице, вычитывая:

     - Твой номер восемь, когда надо спросим.

     Правда, там есть Лукъяновская тюрьма, на которую можно посмотреть с угла базара, где аптека со ступеньками. Я не вру, можете проверить. Вам, поди, со ступенек лучше моего будет видно. А аптеку вы легко найдёте, у неё окна наполовину закрашены как в больнице.

     Так вот туда, на Лукъяновский рынок, я и Олежка не соглашаемся ходить ни в какую: и далеко, и неинтересно. То ли дело - Житний. Когда мы выбираемся на Житний, у меня и Олежки праздник. У нас уйма свободного времени, пока бабушка ходит туда-сюда и приценивается. Это не быстро делается, потому что базаров там два, по одному на каждую сторону улицы. Но заблудиться там негде, поскольку ларьки и лавки на базарах разные.

     Пожалуй, там я и назначу вам свидание - возле скобяной лавки. И если у вас достаточно времени в запасе, можете в неё заглянуть, посмотреть крысоловки и живоловушки для мышей. А в правом углу над ящиками с семидесяткой висит самая пренастоящая уздечка из кожи, какую мяли кожемяки. Дядя сказывал, что тут продавались и хомуты, и прочая сбруя.

     Между прочим, я спрашивал у дяди, не продавались ли тут лошади? Он посмеялся и ответил, что нет. По его мнению, лошадь в магазин не вмещается. А я видел белую лошадь на витрине. Как-то же она туда поместилась.

     Дядя не поверил, обозвал меня фантазёром. А я не вру, можете проверить. Вот только вспомню, где видел, сразу скажу.

     - Господь с тобою. Что ты мелешь?

     - Где же я её видел?

     - Кого?

     - Коняку,- подсказывает Олежка.

     - Вон они,- бабушка махнула рукой на стоячих в упряжи битюгов.

     - Да нет,- говорю.- Это не те. Не такие. Та была белая, и на витрине - за стеклом.

     - Да ты белены объелся, прости господи. Что ж ей там делать на витрине?

     - Стоять.

     - Стой мне тут маком,- завышает она голос.- И смотри Олежку. Отсюда чтоб ни на шаг.

     - А на полшага можно?

     - Я те дам "можно",- грозит бабушка и вздыхает: - Ох, наказание ты моё господнее. Всю душу вымотал.

     Она уходит между магазинами под деревянную арку, на которой большими буквами написано:

     - Ж, Жит-ний ры, рын-ок.

     Я отвешиваю Олежке подзатыльник: - Понял, что написано?

     Он солидно кивает, посасывая сладкого петушка на палочке.

     - Шкуру спущу! - кричу я ему бабушкиным голосом.- Ни на шаг, прости господи. Понял?!

     Я беру его за руку, чтоб не потерялся, и мы идём в закоулок у скобяной лавки смотреть искры. По пути останавливаемся на минутку поглазеть, как стекольщик в замызганной кацавейке пыхкает дымом, перегоняя цигарку туда-сюда под рыжими усами. Потом он смачно плюёт в руки, берёт большое стекло, кладёт его на деревянный верстак и - тррахх!!! - стекло пополам.

     Ох и здорово это у него получается, все так и лезут поглядеть. А он вежливо так призывает всех по порядку: - По одному, гражда-не! Не лезьте скопом. Скла на всех хватит.

     И берёт второе стекло, чтобы сделать из него два.

     На это стоит посмотреть, но больно долго он примеряется. То ли дело точильщик рядом с ним вертит ногой колесо и водит ножиком по крутящемуся кругу, высекая - джик, джик - разноцветные искры. Они всамделишные, они горячие. Я не вру, можете проверить. Пока будете меня ждать, попробуйте искры на руку. Впрочем, вряд ли вам посчастливиться пробиться к самому колесу. Там всегда столько пацанов тасуется, как карты в колоде, что в той тасовке даже мне протолкаться не просто.

     Удобнее всего подступиться к точильщику, когда он носит свой станок по дворам и голосит под окнами:

     - Ножи, но-жницы! Точу, ровня-ю!

     Он и в наш двор заглядывает, и я знаю почему: ему недалеко. Сразу за Житним рынком по Глубочице находится рюмочная, потом булочная, а за ней наша Лукъяновская. Так что если вам надоест меня ждать возле базара, идите сами. За булочной мостовая ведёт круто в гору, и туда, на самый верх, вам и надо попасть.

     Но скажу вам, как есть: с базара в гору - ой как не сладко! И когда мы возвращаемся, бабушка поминутно ругает Олежку, чтоб не цеплялся за кошёлку, потому что ручки слабенькие и могут оторваться, и тогда кошёлку придётся выбросить. А она - бабушка даёт нам её обозреть,- она же ещё как новенькая.

     Чтобы до Олежки лучше доходили бабушкины слова, я отпускаю ему подзатыльник и, когда бабушка начинает его утешать, берусь за кошёлку сам.

     - Я тебе, бабушка, помогу.

     Она отстраняется:

     - Можно подумать с Нюрки больше.

     В сердцах незаметным образом я поддаю Олежке прибавочку - коленкой под зад, как делает наша Нюрка, - чтобы не выкамаривал. А на серёдке горы, где бабушка присаживается передохнуть на лавочке у Олеговской лестницы, Олежка начинает ябедничать. Он выдаёт, что мы не ждали бабушку там, где она нас поставила, а ходили смотреть искры. В конце он хвастается, что будет точильщиком, когда вырастет.

     - Дурачок несмышленый, учиться надо,- наставляет его бабушка.- Не то будешь коровам хвосты вязать.

     А я потешаюсь, потому раньше тоже хотел быть точильщиком, но теперь поумнел и хочу стать стекольщиком, чтобы носить такие же усы. В таких усах меня бы все зауважали.

     А насчет коров, вы бабушку не слушайте, это она того... привирает немножко. Коров у нас нет. Вот коза, Нюрка, есть. Ох и вредная же коза!

     Я не вру, можете проверить. Попробуйте подойти к ней без прутика и вам достанется. Лично мне всегда достается, когда прихожу перевязывать её на свежую траву. Она у нас очень бодливая, так и норовит копнуть под зад. Так что без прутика к ней ни-ни-ни. Да и с прутиком надо держать ушки на макушке, когда нагибаешься и тянешь из земли кованый шкворень. Он длинный и так цепко сидит в земле, что ни за кольцо, ни за приклёпанную к нему цепочку сразу его не вытащишь. По этой причине я хожу к Нюрке с Олежкой; пока тяну шкворень, он машет хворостинкой, прикрывает тылы.

     - Ой-ой-ой, не скоро с ним свидимся.

     - А мне, сколько мыкать? - спрашиваю.

     - Тебе? - Бабушка гладит меня по голове.- Тебе, как медному котелку.

     И если я пытаюсь возражать, она поучает:

     - Не лезь наперёд батька в пекло.

     И я не лезу. Но если б вы только знали, как я ей завидую! И не потому, что мне ещё долго мыкать, не это главное. Но уж больно нужно мне повидаться с папой. Дело у меня к нему есть. Важное. Почти государственное. Могу с вами поделиться, только вряд ли вы пособите. Вы, может, и не знаете даже, кто такой ВЕЩИЙ.

     А вот папа знал. Ещё бабушка знает, но сейчас она такая захлопотанная перед паской, что с вопросами к ней не суйся. На эту тему разговаривать с бабушкой лучше всего зимой, когда она притащит угля из сарая и затопит печку теми черными булыжниками. А пока печка нагревается до самого потолка, бабушка любит посидеть у окошка. Это у всех бабушек развлечение такое - поглазеть на улицу: кто - куда - зачем. Тут у неё и спрашивай, что угодно.

     Но, когда наша бабушка этим занимается, уже не до расспросов, потому что для меня и Олежки наступает самое распрекрасное время. Мы ходим на голове. Я не вру, можете проверить. Только не советую приходить зимой. Кроме номера "на голове" у нас ничего нет. Разве что бабушка угостит вас кутей с маком, а я покажу сараи, где стоят клетки до потолка и где густо пахнет кроликами.

     Сараев у нас два. Один был моего папы, второй - дядин. Теперь оба стали наши. То же произошло и с кроликами. Хотя я преотлично помню, как позапрошлым летом дядя Ростислав разделил: те-то кролики мои, а те-то - его. И я растил своих кроликов, закармливал на убой, чтобы выросли большие, как Нюрка.

     - Чтобы вырасти,- учила бабушка,- надо есть за двоих, притом всё, что дают.

     Так я растил своих кроликов всё лето и был настолько занят, что даже с Бернаром раздружился. А зимой дядя забыл, где его кролики, а где мои, и многих из них не стало. Уцелевших он пересадил в свой сарай, сославшись на то, что там больше света. Но на самом деле это не так. Папин сарай он освободил, чтобы запустить туда лисёнка, которого я поймал в летошний год в яругах за кладбищем.

     Не вообразите, что я такой шустрый, чтобы лисицу догнать. Я отбил её у собак, и поселилась она в переделанных кроличьих клетках. А дядя сокрушался, что в темноте она не наберёт свой цвет и пропадёт ни за цапову душу.

     И точно: зимой она так и пропала. Не в том смысле, что сбежала, а как-то неожиданно померла. Днем я ещё к ней ходил, а вечером дядя принес её шкуру, и шерсть на ней была седая, будто приснеженная.

     Дядя объяснил это нехваткой солнечного света, в чём я очень сомневаюсь. Лично у меня волосы белеют летом и, представьте себе, от солнца. Я не вру, можете проверить. Побегайте лето без панамки и вы побелеете.

     Из той полурыжей лисицы получился шикарный воротник на пальто умной тёте. Вы, наверное, спросите: "Почему тёте?"

     Меня это тоже удивило, и я законно возмутился:

     - Почему не маме?

     - Мне незачем,- отговорилась мама.

     - А тёте зачем?

     - Не твоего ума дело,- одернула меня бабушка.- Ты ещё маленький.

     - Что значит, маленький? - распалился я.- Как лисицу ловить, так я маленьким не был.

     - Для взрослых вопросов ты ещё не созрел,- вставила замечание умная тётя.

     - Что значит, не созрел? Что я вам слива, чтобы мне зреть?!

     - Не огрызайся со старшими,- потребовала она.

     Ох! И захотелось же мне ответить... Но я вовремя вспомнил проворную бабушкину руку и убежал просто так, чтобы в сарае перед папиными кроликами ото всей души высказаться. Сами знаете, в таких случаях всегда хочется побыть одному. Правда, зимой долго не побудешь - нос замерзает. Не знаю, как у вас, а у меня он мерзнет, как "тер.мор-метер". В карман его не спрячешь, да и в варежку надолго не всунешь. Так что, сами понимаете, зимой у нас обижаться - не климат.

     - Он скотина,- заверяла бабушка.- У него не ноги, а лапы. Их не крутит.

     Возможно, она и права. Во всяком случае, спорить с ней бесполезно. Лучше соглашаться на боты и айда на улицу - пускать кораблик.

     Главное в этом деле, чтобы была гора. Можно попробовать на пригорочке, но там не тот шик. То ли дело у нас, на Щекавице. Приходите в весенние календы, когда бегучие ручьи запрыгают по мостовой, и не забудьте прихватить свой кораблик. Но предупреждаю: у нас на Лукъяновской течение стремительное, как на всех горных реках, так что кораблик должен быть непотопляемый.

     Мой кораблик из цельной коры, с мачтой и с парусом из вощёной бумаги. Многие думают, что кораблики плывут под парусами и ставят высокие мачты на тетрадный лист. Такие парусники переворачиваются у нас на первом пороге. А мой "ботик" плавает сам по себе, парус ни при чём. Он просто для блезиру. Для форсу, значит, - ради красоты. Потому что лодочка без паруса, всё равно, что змей бумажный без хвоста.

     Если я ничего больше не скажу, вы не поймёте, что мой кораблик с килем. Поэтому не потопает. Киль вделан очень скрытно, его не видно даже. А отливал его из свинца мой папа. И вообще он делал этот кораблик, как для себя. Мне он достался в наследство. Другого такого ни у кого нету.

     Может быть, у вас вообще нет кораблика, так вы не огорчайтесь. Приходите просто так, когда ручьи зажурчат из проталов в сугробах, попускаем мой - непотопляемый. Только не упустите время! По бабушкиным приметам весна наступает по котикам на вербе, а по моим наблюдениям - по ботам. Вынут боты из комода - беги пускай кораблик; пошлют ломать вербу - готовься к паске.

     Я, например, выяснял у бабушки: - На кого попы работают?

     - На церковь Христову, - отвечала она.

     - А церковь на кого?

     Тут она закатывала глаза к небу и досказывала: - На самого всевышнего.

     - На бога, значит? Так это он для того и является каждый год, чтобы попам ревизию делать?

     Бабушка крестилась при этих словах и грозилась пальцем: - Не мели, чего не понимаешь!

     А чего тут понимать. Вон умная тётя сказывала, что у неё в магазине каждый божий год ревизию делают, потому что народ пошел хуже некуда, жульничают напропалую. И это при всём при том, что деньги в магазине складывают в кассу, ещё и опечатывают, - не то что в церкви. Там подаяния бросают в ящичек без счёту. А попы - они же обычные люди, если за ними не приглядеть, так от тех подаяний останется как кот наплакал. Вот Христос нет-нет и нагрянет в церковь - поглядеть, как тут попы орудуют. Да и выручку, поди, забирать надо.

     Я и себе решил, ну-ка попробую: и смотрел, смотрел на рогатый месяц - когда же он располнеет. Но так и не смог ничего высмотреть. А бабушка смогла. Не иначе с иконы ей подсказали. И она послала меня резать вербу. А это, как я уже говорил, верная примета.

     Вербу мы святим в церквушке на нашей горе и храним всю неделю. У свячёной вербы магическая сила! Это даже я знаю. Хлестнёшь кого-нибудь прутиком - от всякой хвори враз исцелится. Особенно получается исцелять девчонок, - они в чулках. Визгу возле церкви! Хоть уши затыкай. Я не вру, можете проверить. Только приходите посвету, а то и вам в потёмках достанется.

     Но из всего сундучного богатства бабушка берёт лишь белый штапельный платок, повязывает им седую косу, свитую в высокую корону на голове, крестится перед образами и идёт в церковь по огонь. Она его приносит в бумажном кулёчке на тоненькой свечечке, зажигает от неё лампадки и торжественно произносит:

     - Слава богу, перезимовали.

     Ну, теперь-то мы знали, что надо делать и бежали на кухню шелушить венки лука, чтобы варить луковую краску. Она получалась красивая, золотистая, и чуть только окунёшь в неё яйцо, скорлупа золотится прямо на глазах и уже не отмывается ни на яйце, ни на пальцах.

     Кроме самоварных красок есть у бабушки и покупные. Она хранит их в чулане в каламарях со стеклянными пробочками. Я не вру, можете проверить. Те пузырьки и по сей день, поди, стоят на холодной полке в чуланном углу, в жестяном цибике от чая. Только краски такие едкие, что потом и вас будут дразнить - замазуля.

     Вообще-то нам с Олежкой выделяют по щепочке, чтобы мы катали крашенки по фанеркам туда и обратно, пока высохнут. А сохнут они быстро, так как краски, перелитые в консервные баночки, ставят на газовую плиту для эффекту.

     Перекрасившись с ног до головы вместе с яйцами, мы выкладываем их на тарелочку и подсматриваем в духовку, где пекутся паски. Через стеклянное окошко видно, как они подрастают в круглых формах - маленькие и большие. Но это тайком делается, потому что бабушка строго-настрого запрещает на них смотреть. Даже закалывает булавку от сглаза, пока они спеют. А чтобы пробовать - ни боже мой!

     Она на полном "серьёзе" предупреждает: - Это грех.

     И чтобы быть от греха подальше, мы окружаем глубокую глиняную "макитру", в которой бабушка гоняет мак на пироги увесистым макогоном, похожим на булаву Тараса Бульбы.

     После того как паски сготовятся и выстроятся на кухонном столе под полотенцем, ожидание становится невыносимым. Бабушка проповедует, что последняя неделя перед паской зовется страстной. Ох и страстно же мы ждём! Ох и томимся! Даже от жары не так страдаешь, как от ожидания. Хотя довольно жарко было в те дни, когда наступила паска. Точнее было не холодно, ибо она настала ночью.

     Если вы не видели, как наступает паска, то что вы тогда вообще видели?! Даже Олежка в этом году ходил смотреть.

     Всё происходит возле церкви - жутко торжественно. Люди собираются заранее и, обступив церквушку, ждут со всякими клумаками и торбами, напакованными харчами, как вроде все куда-то в дальний путь отправляются. Моя бабушка приходит с кошёлкой, куда помещаются сразу три паски, дюжины полторы яиц, оковалок сала и кружок домашней колбасы, которую теперь можно есть без оглядки, потому что постам пришел конец. И когда бабушка всё это посвятит, от него изойдёт не то польза, не то благодать. А что свячёное просто так есть нельзя, так это уж точно. Я не вру, можете проверить. Съешьте без спроса и бабушка вам такую баню устроит - без веника жарко станет!

     Думаете, от чего это всё? А всё это оттого, что ждать приходиться долго. Да и батюшка вроде как дразнится: выйдет из церкви, помашет кадилом и снова уходит распевать свои речитативы. А мы как стояли, так и стоим неприкаянные, дожидаемся, пока в церкви отпевают счастливое возвращение Христоса, побывавшего где-то страшно далеко и воротившегося оттуда в целости и сохранности.

     - Бабушка, где же это Христос побывал?

     - На том свете, сердешный,- загадочно ответствует она и напутствует: - Царство ему небесное.

     - Он в это царство полетит?

     - Его ангелы вознесут.

     - Когда?

     - Скоро, милый. Скоро.

     И я во все глаза смотрю на церковную крышу, на вознесенный к звёздам блестящий крест, стараюсь не пропустит момента, когда ангелы начнут возносить Христоса в небо.

     Но как я ни бдил, как ни присматривался, они вознеслись незамеченными. Это я понял по тому, как все заперешептывались между собой, позажигали свечки, и толпа повалила из церкви, как из кинотеатра. А на колокольне заиграли колокола.

     - Началось,- шепнул я Олежке, чтоб не прозевал самого главного.- Сейчас он будет выходить.

     И бабушка подтвердила:

     - Вот и дождались, хвала господу.

     - Идут, идут,- послышалось со всех сторон.

     Все взоры устремились на отворенную церковную дверь, из которой появляется живот и следом толстый настоятель с высоченной метровой свечкой. Он и есть самый главный сегодня, после Христоса, конечно. На нём золоченая шапка стоячая, как у повара, и ряса, расшитая золотом. Наискось через плечо повязана красная лента с блестящими каймами.

     Трижды обходят они вокруг церкви, и батюшка окунает кропило в плошку с водой и брызгает направо и налево, вещая миру: - Христос воскрес!

     Я дергаю бабушку за рукав:

     - Когда ж он успел? Я не видел. И ангелы не прилетали.

     - Цыц, олух царя небесного,- изменившимся голосом шикает она на меня.- Цыц!

     Я забегаю бабушке за спину, где ей меня не достать, и сам себе думаю: кто ж этот царь, если я при нём олух? Я бы спросил у бабушки, но ей сейчас не до меня. Кропят её кошёлку, из которой мы будем "разговеиваться" поутру...

     Говейное утро начинается с того, что умная тётя Эля заводит на патефоне "Бэсамэ-муча" и калит щипцы на газу для перманенту. На бабушкин вопрос,- куда это, мол, она собралась спозаранку? - она заявляет:

     - Иду на люди.

     - А мы кто же? - сердится бабушка, давая Олежке пожевать "святое" сало, чтобы зубы выпали поскорей и вместо молочных выросли костяные.- Мы не люди значит?

     - Оставьте меня в покое! - поднимает гвалт умная тётя, как будто её тут режут.- Это дурдом какой-то! - вопит на всю кухню - Даже на праздник покоя нет!

     - Меняй пластинку! - кричит ей из комнаты дядя Ростислав.

     И когда она выметается из кухни, я успокаиваю бабушку:

     - Чёрт с ней, пусть идёт, ради бога. Нам больше достанется.

     Я имею в виду единственно крашенки. Без них паска - пустой звук. А вот после того, как все разговеются поутру, мы выходим во двор сражаться на яйцах. Кто побеждает - забирает себе битое яйцо, и бывает так повезёт, что набьёшь полную пазуху. Я не вру, можете проверить. Если у вас есть подманка из утиного яйца, все крашенки ваши.

     После того, как перестукаются яйца и с острого конца, и с тупого, наступает долгожданное время промысла.

     Ребята постарше добывают красный песок, спускаясь по веревке в пещеры на кручах. Я бы тоже полез, так веревки нету. Но если моей бабушке понадобится красный, то я в момент его выменяю на белый. Вы не думайте, белый - он тоже сам в руки не идёт. Его попоискать надо. Могу сказать больше: надо знать жилу.

     Моя жила досталась мне от папы, когда он приезжал в отпуск с погонами в звёздочках и главной звездой на фуражке. Мы тогда ходили на татарский погост за глеем для гантелей, потому что у нас такая эпидемия пошла: всем дворовым шкетам захотелось побыстрее сил набраться, чтобы попасть на фронт. Само собой, я тоже загорелся задать перца "интирвентам" всяким, и начал мускулы накачивать. А теперь так думаю: мускулы не главное. Главное - пистолет. Вон у нас какая крепкая сарайная дверь, а папа её запросто прострелил, чтобы не цацкаться с дыркой для крючка на внутреннюю задвижку.

     Я знаю, она специально их прячет, чтобы папа дольше не возвращался. Иначе я пожалуюсь ему, и наша кровать на колесиках поедет обратно на своё место в угловую комнату к балкону.

     До сих пор не могу понять, почему наша теперешняя комната называется проходная? Из неё же нельзя пройти на балкон! И я сразу начал возражать, как только нашу кровать в проходную комнату покатили. Из-за шелковицы начал возражать.

     - Почему,- задал я вопрос маме,- ты позволяешь кровать перетаскивать?

     А она отвечает:

     - Нам та комната ни к чему.

     - А тёте к чему?

     На это она мне, как маленькому: - Тебе этого не понять.

     Тогда я пристал к умной тёте, которая всем руководила:

     - Что это вам приспичило нашу комнату забирать?

     Умная тётя метнула на меня испепеляющий взгляд и гаркнула, как тигрица:

     - Не путайся под ногами!

     В ответ на эту грубость я показал ей две фигуры - с двух рук, по-македонски. И так здорово это у меня получилось, что даже никто не успел меня поймать. Дядя Ростислав догнал меня уже в сарае, где я возвращал своих кроликов в папины клетки. Он пообещал пускать меня на балкон в любое время, и я посажал кроликов обратно.

     Но это всё равно не то!!

     Чтобы вы меня поняли, надо чтобы у вас был балкон, а потом чтобы его отняли. И чтоб у вас ничего не осталось от папы: ни комнаты, ни кроликов, ни фотографий на виду. Возможно, и гантели потерялись при переезде. И даже кораблик!..

     Наверняка осталась только жила. И жилу я берегу. Я её никому не показываю. Она спрятана в пещерке, похожей на норку береговушки, и норка постоянно углубляется от моих стараний. А песок из неё исключительный! Песочный крест, насыпанный на могилке из моего белого песка, виден даже ночью. Нечистая сила такую могилу обходит, сторонится. Я не вру, можете проверить. Побывайте на кладбище ночью, только и всего.

     Попадать на наше кладбище всё оттуда же, с Житнего рынка. Если пойдёте на гору по бывшей Погребальной, то кладбище будет справа, на самой макушке горы. Вход - под каменной аркой, напротив Лукъяновского проулка.

     Теперь Погребальную улицу переназвали в Олеговку, потому что по ней везли Вещего Олега погребать. А хоронили его где-то тут, на Щекавице. Вот только где?..

     - Бабушка, а бабушка, скажи: где Вещий Олег захоронен?

     - Отстань, наказание господнее,- бранится она.- Тысячу раз говорила. Тебе в одно ухо влетает, в другое вылетает.

     - Так я его пальцем заткну. Ты только ещё раз скажи.

     Однако бабушка начинает говорить совсем про другое:

     - Ладно,- обещаю я,- оставлю, если останется.

     Олежка при этом смеётся и зарабатывает ложкой по лбу. Он начинает хныкать, а я ему разъясняю:

     - Не хнычь, дурень. Тебе что в лоб, что по лбу - всё едино. Не веришь, спроси у бабушки.

     Он отправляется выяснять это на кухню, а я тем временем выхлебываю кисель, прихватываю полпирога с маком и "аля-улю" - с балкона вниз по шелковице попадаю прямо к Бернару под сарай, где он стережёт белых великанов. Летом их всегда выгуливают под сараем на травке, огороженной невысоким заборчиком.

     Заборчик небольшой, сугубо для кроликов, но чтобы всякому жулью распоследнему не повадно было через него шагнуть, у сарая сажали Сэра Бернара, и он строго, не моргая, смотрел на каждого, кто проходил мимо. Бернар у нас очень серьёзный. Мне нравится с ним дружить.

     На кладбище я взял Бернара на поводок, чтоб не носился как угорелый. Всё же мы шли по делу: искать историческую могилу. Бернар должен был найти её своим чутьём. И, полагаясь на него, мы излазили всё кладбище вместе с окрестными склонами и здорово притомились. Потому что в этом деле я положился на Бернара, а он, как оказалось, думал не головой - а ногами. Словом, рыскали мы целый день и под вечер уселись передохнуть на склоне, откуда удобно посмотреть на широкий разлив Днепра с островами в густых деревьях. Лучшего вида, могу вам заявить, ни на какой киевской круче не сыщешь.

     И пока мы там прохлаждались, на меня вдруг сошло прозрение: - ночью надо искать! Ночью!!

     Причём сегодня самая пора! Самое время для воскресаний!!..

     И мы решили дождаться темноты и не заметили, как уснули. Пробудились впотьмах под звёздами при свете высокой луны.

     - Как думаешь, Бернар, который час? - поинтересовался я для порядка, хотя, конечно, часов с собой у него тоже не было.

     Бернар покрутил головой, пошевелил ушами и задумчиво посмотрел на гору. Я глянул туда же, увидел могильные кресты на фоне звёздного неба, и как-то нехорошо мне стало. Вспомнились бабушкины рассказы про всякую нечисть. Она уверяла, что в полночь покойники встают из могил и шастают по кладбищу, витают над крестами.

     - Упаси боже оказаться там в полночный час,- увещала она.

     - Ну-к сейчас полночь? - опасаюсь я и науськиваю Бернара, чтоб держал ухо востро.

     Тут я обратил внимание, что ночь сегодня какая-то липкая, потная, и вместе с тем руки трясутся будто от холода. Не упустить бы Бернара чего доброго, - вдвоем худо-бедно ещё отобьёмся. В общем, я привязал поводок к поясу, и мы как альпинисты в связке полезли в гору. Таким манером и вышли на кладбище.

     Тишина вокруг - гробовая. И повсюду темнота затаилась между могил. А сами могилы светятся светлячками, точно смотрят глаза из земли. Жуть несусветная. Уже не только руки, уже и ноги трясутся. Я подозрительно гляжу по сторонам - не подхватился ли какой-нибудь дух раньше времени? Может и дружно они выходят в полночь, но где гарантия, что кому-то неймётся выбраться пораньше, в неурочный час. От них чего угодно можно ожидать.

     Так мы с оглядками, потихонечку, добрались до середины кладбища и возле могилы деда, как обычно, остановились передохнуть. Вот тут я неожиданно и увидел ЕГО...

     Не было сомнения, что это не ОН. Кому же ещё шастать по кладбищу среди ночи? Кому витать над крестами?..

     Я не закричал, не побежал, не зажмурился. Я подумал,- нет, я ничего не подумал, я просто офонарел. Все мысли выскочили из меня, как кролики с открытой клетки, и разбежались в разные стороны от этого ужаса. Пожалуй, я бы тоже побежал, но обнаружилось, что у меня отнялись ноги. Когда я обратил на это внимание, я уже сидел на какой-то могилке, так и зацепенел.

     То же самое произошло с Бернаром: он лёг рядом и закрыл глаза. Наверное, ему стало совсем страшно. Я протянул к нему руку, погладил, чтобы хоть малость его подбодрить. Но стоило мне к нему прикоснуться, как он поднял голову, посмотрел на меня очень выразительно - вот такенными громадными глазищами. Видать, от страха он офонарел похлеще моего. И как-то странно он улыбнулся. У меня возникло жуткое предчувствие, что сейчас он заговорит человеческим голосом.

     И действительно в его поведение вкралось необыкновенное: он показал зубы, задвигал ушами и глухим голосом прорычал.

     Сердце выпало из меня и запрыгало под ногами. А сам я стал ни живой ни мёртвый. Точно это не я, а кто-то другой сидит тут ночью и смотрит на всё моими глазами.

     Тут Сэр Бернар поднялся во весь рост и вся шерсть на нём встала дыбом. Он уставился на того... шастающего в темноте. Я, между делом, тоже приподнялся.

     Может, померещилось,- думаю.

     И только я об этом подумал, как вдруг до моего слуха донёсся шорох, потом шаги. И я опять увидел такое - что волосы на голове зашевелились.

     Среди деревьев над оградками между крестами двигалось невесть что.

     У него была огромная голова - с рогами!.. Но их было не два, как обычно у них бывает. Рогов было много. Вся его огромная башка была утыкана рогами. Причём разной длины. И те, что подлиннее, колыхались, покачиваясь в такт шагов.

     Теперь у меня отнялись не только ноги, но и всё остальное. Все части моего тела куда-то улетучились. Осталась одна голова и волосы на ней - дыбом.

     - Чур меня, чур! - зашепотал я.

     Не знаю даже, что стало бы дальше, если бы это рогатое чудище не прошло мимо. И тут мне сразу захотелось домой. Пусть даже там настенные бабушкины часы с жутким ночным боем звонят ещё громче; и то, что мы живём на последнем этаже возле зловещей лестницы на чердак, ничуть уже не выглядело страшным. Я даже почувствовал в себе решимость зайти без свечки в наш чулан. Только бы очутиться дома!

     Вдруг произошло невероятное: голова с рогами остановилась и... снялась с плеч...

     Ей-же-ей! ОНО положило свою голову на землю!!

     Вдруг впереди вспыхнул свет. От неожиданности у меня подкосились ноги. А Бернару всё нипочем. Однако тащить меня за собой он не стал и тоже остановился.

     Тогда меня будто стукнуло по голове: - это же сторожка.

     А голова?..

     Мы осмотрели "голову".

     А нечистая сила?..

     - Да ну её!

     И мы пошли дальше неприкосновенные. А когда из темноты появился забор, я в два счёта отыскал подвижную доску - и мы были дома.

     - Где тебя черти носили? - встретила меня бабушка на пороге.

     - На кладбище,- сознался я.

     - Не приведи господи,- перекрестилась она.

     - Слава богу,- с облегчением вздохнула мама.

     А дядя Ростислав невозмутимо, как всегда: - Я же вам говорил, ничего страшного.

     - Абсолютночки ничего,- подтвердил я.- И черти там не настоящие.

     - Не ерничай,- притопнула ногой бабушка.

     А умная тётя высказалась:

     - Вы только полюбуйтесь на него. Он уже дошел до ручки. Он и Олега подбивает на всякие выходки.

     - Какого Олега? - не разобрался я.- Вещего? Так он сегодня не выходил.

     - Царица небесная,- запричитала бабушка.- Свихнулось дитя, упаси господи.

     - Да вы на него полюбуйтесь,- не унималась умная тётя.- Как вам это нравится? Учтите, я предупреждала...

     Тут дядя Ростислав попытался всех успокоить:

     - Да что, собственно, произошло?

     - Да,- с умным видом поддакнул я.- Что вам, собственно, произошло?

     - А вот что!

     Бабушка поймала моё ухо и потащила в угол ставить.

     - Будешь до утра там стоять,- пригрозила мама.- Без ужина!

     - Оставьте его в покое,- заступился за меня дядя Ростислав.- Всё ж таки дома.

     На том и кончилась экзекуция.

     Сэру Бернару тоже досталось. Вернее не досталось, так как в наказание его посадили на голодный паёк без ужина и без завтрака. Я слышал утром, как он жалобно выл под сараем, и от его стенаний моё терпение лопнуло. Исправляя эту вопиющую несправедливость, я стащил в кухне хлебный нож и шмыгнул в комнату, где на подносе под образами красовалась свячёная паска, обложенная яйцами и увитая плауном, как зеленым змием. Не долго думая, я отмахнул от неё добрую половину, ещё и крашенок прихватил напридачу, и всё по дружбе скормил Бернару.

     Вот за это мне потом было! Бабушка прихватила меня и на полдня поставила в угол, так что теперь я всем заказываю есть свячёное. Упаси боже! Я не вру, можете проверить. Это никакая не тайна теперь, потому что умная тётя растрезвонила об этом на всю Лукъяновскую.

     Но могилу вещего Олега я всё равно найду. Не отступаться же от исторической цели из-за какой-то нахлобучки. Я уже и с Бернаром договорился поискать ещё разок. Досадно только, что в таком важном деле мы без подмоги. Вот если бы папа со своего фронта возвратился, он бы нам ой как помог!

     Так что если вам что-нибудь известно про моего папу или про то, когда он себе думает возвращаться, вы можете оказать услугу: напишите по адресу, что я дал. А то и приходите. Я и мама будем только рады.